…л ничего у него спрашивать – я и так все видел.
- Альдо, - наконец, выдохнул он. – Ты у меня первый. Вот так – первый. Понял?
Я кивнул. И тут же, сам удивляясь собственной свободе и наглости, сказал, что не против побыть теперь и десятым.
- Хам вы, полковник, - печально сказал Ивар, но глаза его сияли. – Не десятым. Всего лишь четвертым.
Я был согласен на любой порядковый номер, но Ивар оценивающе посмотрел на меня и выпросил несколько минут передышки. Вместо этого он улегся рядом на живот и несколько минут сосредоточенно и с полной отдачей облизывал мой член. На этот раз моя была очередь смотреть на него с восхищением и благодарностью, и Ивару это нравилось – он иногда отрывался, поднимал на меня взгляд, облизывал губы и снова возвращался к прерванному занятию.
Потом я без лишних раздумий, повернулся на бок и подтянул его поближе. Казавшиеся в темноте молочно-белыми ягодицы Ивара прижимались сейчас к моему паху, я крепко обнимал его поперек груди и целовал в шею, под влажными от пота волосами. Наконец, Ив молча завел назад руку, сунул ее между нашими телами и, сжав пальцами мой член, направил его в себя. Я был благодарен за эту помощь не столько потому, что опасался новой неудачи, сколько потому, что никакие слова не могли быть красноречивее этого жеста. Он хотел меня. Он действительно меня хотел. Я толкнулся в горячее, узкое, тесное, разжимавшееся под давлением моего члена. Ивар тонко, хрипло застонал, откинул голову мне на плечо.
- Альдо…
Я впился пальцами в его бедро, мягко потянул на себя, насаживая плотнее. Ему, наверное, было больно, но осторожничать Ивар мне не дал – он сам толкнулся теперь навстречу, дополняя мои движения.
Дальнейшее я помню плохо и. возможно, не в том порядке, скажу лишь, что в ту ночь мы не спали долго, до тех пор, пока месяц не переполз через гряду, и не начал светить в окно спальни, предвещая скорый рассвет.
Ив, растрепанный, голый, сидел на постели и лунный свет делал его волосы белыми, как у горного эльфа.
- Полковник, - хрипло сказал он. – Вы один спать боитесь, или вы герой войны и вам ничего не страшно?

Ив, растрепанный, голый, сидел на постели и лунный свет делал его волосы белыми, как у горного эльфа.
- Полковник, - хрипло сказал он. – Вы один спать боитесь, или вы герой войны и вам ничего не страшно?
- Я герой войны, - с коротким смешком подтвердил я, и с удивлением услышал, как Ивар еле слышно расстроено вздохнул. – Но я боюсь спать один. Как вы угадали… господин Талер?
- Я догадливый, - ответил Ив и спустил ноги с кровати.
- Ты куда? – напряженно спросил я, и теперь пришла его очередь торжествующе улыбаться.
- Отлить. И пить хочу.
- Очень непоследовательно, - заметил я, откидываясь на подушку.
Ивар вернулся как раз тогда, когда я решил, что все произошедшее мне показалось, привиделось, такая жестокая шутка над самим собой. Он влез в постель, сунул мне в руки кружку с водой и я чувствовал, какие холодные у него ноги, как он сам вздрагивает от дрожи.
- Вы не протопили комнату с вечера, Манфред. Я замерз страшно.
Я пообещал ему, что сейчас это исправлю, отставил кружку на стол и потянул за собой.


Утром дом просыпался рано, как и любой другой сельский. Я, вопреки обыкновенной привычке, позволил себе полежать в постели несколько минут после пробуждения, не открывая глаз – мне хотелось просто услышать это утро. Кто знает, возможно, через несколько дней, или несколько недель я вернусь на фронт, а там что будет, то будет. Новый взрыв и осколок, удар в грудь, такой силы, что я даже не успею осознать. Как убило Ройко – потом даже пятна на земле не нашли. Или наоборот, у меня будет миг, чтобы удивиться тому, что меня убили.
Но от мыслей о смерти меня отвлекли голоса во дворе, мычание коровы, лай Троя. И еще мне было как-то необычайно хорошо в душе. Полное умиротворение. Хорошее утро. Я потянулся, все еще с закрытыми глазами, представляя себе, что я здоров и цел, и что стоит мне их открыть – и я смогу видеть все, а не только с правой стороны. Это была такая привычная утренняя игра. Делал так только в те редкие дни, когда не нужно было вскакивать посреди ночи, оттого, что вестовой громко топает в соседней комнате, принеся срочный пакет, оттого, что грохот канонады вдруг становится ближе, чем должен, или…
- Манфред, а вы разве не идете там… доить корову? – послышался голос Талера. Совсем близко. Слишком близко. Я вздрогнул, пытаясь понять, откуда он взялся в моей комнате. События недавней ночи разворачивались в голове стремительно, как будто я потянул нитку из клубка. Я изумленно уставился на него, пытаясь убедить себя, что это не было сном. На самом деле, помимо самого голого Ивара Талера в моей постели, о реальности произошедшего говорило многое – припухшая нижняя губа, которую Ив сильно прикусил, целуя, царапины на моей руке и некоторый дискомфорт между ягодицами.
- Доброе утро, Альдо, - улыбаясь, сказал Ив. – Почему ты на меня так смотришь? Нет, я не сон, я вполне реален и осязаем.
Он нагнулся ко мне ближе и поцеловал в угол губ. Это короткое, влажное прикосновение словно поставило точку во всем, что происходило между нами в эти дни.
Я сел, отбросив одеяло – впервые не стесняясь ни наготы, ни шрамов, уродующих кожу, и начал натягивать рубашку. Ее еще с вечера принес Райво и сложил возле кровати.
- Все-таки доить корову? – с восхищением спросил Ив. – Если надоите там сметаны или творога, то прикажите подать оладьи к завтраку.
- Талер, ты действительно понятия не имеешь, откуда берутся сметана и творог? – спросил я, закрепляя повязку на глазу.
- Имею. Из молока.
Он и не думал одеваться и продолжал валяться в разобранной постели на смятых простынях. Лицо его светилось таким счастьем, что я снова начал невольно улыбаться.
- Я, право слово, попрошу Милену вечером пригнать к крыльцу корову.
- А попросите, - такого нежного и покладистого голоса я от него тоже никогда не слышал. – Попросите ее привести корову. Я страсть как полюбил все эти деревенские штучки.
Все-таки я никак не мог понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Возможно, действительно честен со мной он был только прошлой ночью? Там не было лжи, и не было игры, я чувствовал это и знал совершенно точно.

На завтрак Милена действительно подала оладьи, но к счастью, Ивар воздержался при ней от расспросов, доил ли я корову. Я звал Райво присоединиться к нам, потому ли, что чувствовал некоторую неловкость, оставаясь с Иваром наедине, или хотел, чтобы кто-то разделил мою радость – не знаю. Но Райво отказался, сказав, что составит компанию Милене на кухне, что-то там ей нужно было помочь, и отлагательств это не терпело. И, судя по румянцу нашей кухарки и по тем взглядам, что Райво бросал на ее пышную грудь, выпиравшую из корсажа, дело было вовсе не в том, чтобы устроить мне и Ивару романтическую обстановку. В этот раз мой ординарец играл сам за себя и я, признаться, был очень за него рад.
Ивар, похоже, действительно полюбил «все эти деревенские штучки», потому что ни слова не сказал об «изысканной кухне, под стать поместью», а с удовольствием съел все, ему предложенное. Я тоже не стеснялся, таскал из общей плошки густую белую сметану, щедро вываливал ее на оладьи и отправлял их в рот, позволив себе не думать про нож и вилку. Мы оба были голодны, тем более, что проснулись почти к полудню.
- Как вы будете меня сегодня развлекать? – деловито спросил Ивар.
- Развлекать?
- Я гость, - напомнил тот. – А вы – поместный дворянин…
- … бездельник и ярмо на шее народа, - закончил я за него. – Я помню. Хотя еще недавно ты говорил, что я неправильный землевладелец. Чего ты хочешь?
Ивар хотел кататься на лошадях. Я же достаточно накатался за прошедшие два дня, во время путешествия до Верх-Каны и обратно, да и после прошлой ночи чувствовал себя не слишком в форме. Но спорить не стал, лошади, так лошади.
Ждал я его долго – привычке тщательно подбирать наряды Талер изменять не собирался. Лошади, взнузданные и оседланные, стояли у коновязи и дремали, как будто иной возможности у них могло и не представиться. Как солдаты. Ну, или как курсанты артиллерийской школы. Я вспомнил, как сам во время учений много раз спал на жестких ящиках со снарядами, или на лафете, ухитряясь заснуть в любое хоть как-то подходящее для этого время. Пусть несколько минут, но спать. Под голову – свернутую шинель или вещмешок, а иногда и просто на ящике, когда в глазах темнеет от усталости, это становится неважным. И никакой шум, кроме окрика офицера не способен был меня разбудить: мы все были наполовину оглохшие с непривычки, да и орудие у нас было старое, грохотало при выстрелах так, что в ушах еще долго стоял звон.
- Манфред, вы там спите, что ли? – окликнул меня Ивар.
- Нет, - я вздрогнул от неожиданности.
Потом поднял глаза наверх и увидел, что он, по-видимому, давно стоит на крыльце, опершись локтями о деревянные перила. Вчерашняя прогулка ничему его не научила, Ивар был в щегольском костюме для верховой езды, из нежно-серого сукна, в волосах… Я поморгал, вглядываясь, хотя на остроту зрения не жаловался ни до ранения, ни после. В волосах у него была нежно-голубая лента.
- Буду считать, что вы от восторга при виде меня потеряли дар речи. Я спрашивал, брать ли мне плащ.
- Брать, - уверенно кивнул я, не отрывая взгляда от ленты. Нежно-голубая, среди белокурых завитков. Он привез ее сюда. Или это другая лента? Не зря же у него с собой столько чемоданов.
- Понятно, - проговорил Ивар, глядя на меня с улыбкой. - Я знал, что вчерашнее на вас произведет впечатление, но не знал, что такое. Манфред, вы меня пугаете.


Мы выехали, когда солнце уже начало клониться к закату, и по хорошему, кататься нам оставалось не более пары часов, но у меня были свои планы. Пока Ивар наряжался, а мы с Райво чистили и готовили лошадей, я переговорил с Миленой, уроженкой этих мест, и теперь уверенно ехал вперед по еле заметной тропе вдоль просеки. Ивар держался рядом – благо тропинок было две, оставшихся от тележных колес. Здесь еще несколько недель назад возили траву с дальних покосов. Трой бежал впереди, отдохнувший за ночь, он рыскал в зарослях травы и кустов, фыркал, рыл землю, перебегал просеку то в одну сторону, то в другую, занимаясь одному ему известными делами. Потом поднял глухаря, но стрелять мне было не из чего, и тот, оглушительно хлопая крыльями, скрылся за лесом. Ивар не спрашивал меня, куда мы едем, хотя небо неотвратимо темнело и давно стоило бы повернуть к дому. Мы вообще почти не разговаривали, но это было не такое молчание, как раньше. Ничего не звенело между нами, натянувшись до боли, ничего не тянуло и не давило. Мы молчали вместе. И он доверял мне – потому и не задавал вопросов.
- Почти приехали, - сказал я, когда на краю просеки показался огромный, расколотый надвое молнией дуб. Это был ориентир, от него нужно было свернуть в лес и ехать вдоль ручья. – Еще немного.
Ивар поднял голову и задумчиво посмотрел на дуб. Его воздетые в небо обнаженные ветви напоминали судорожно вскинутые обожженные руки.
- У вас здесь нет разве приметы, о том, что молния, убившая большое дерево, делает место нехорошим?
- Нет, - я удивленно посмотрел на него. – А в Гедере есть?
- Да. Поэтому… в таких нехороших местах очень удобно собираться хорошим людям, - ответил Ивар и свистнул Трою. – Смотрите, собака нас потеряет.
- Он никогда не позволит себе еще раз меня потерять, - сказал я уверенно. – Мы с ним похожи. Я тоже… не намерен терять то, что так давно мечтал получить.
- Какой вы стали самонадеянный, Манфред. – Ивар качнул головой, но губы его улыбались. – Но мне нравится. Вам это идет гораздо больше, чем тот несчастный взгляд.
Мы ехали вдоль ручья – ориентироваться было несложно, хоть здесь и стало намного темнее, чем на открытом участке. Вода журчала по камням слева от нас, и нужно было просто держаться верного направления, не слишком отдаляясь от этого звука.
Наконец, я увидел его – мой охотничий домик. Сложенный из толстых бревен, приподнятый, как все постройки в этих местах, на невысоких столбах, с односкатной крышей, крытой пластами древесной коры. Он был именно такой, как нужно, и каким я его себе представлял. Я оперся рукой о холку серой и спешился, к ее большому облегчению.
- Мы ночуем здесь, как я понял? – спросил меня Ивар. Недовольства в его голосе не было слышно, скорее – любопытство.
- Да. Здесь… тебе понравится.

 

Это был «тот самый» охотничий домик – словно со страниц моих любимых книг. Тех, что я мог читать часами, забывая про обед и про то, что обещал отцу проверить коров на выгоне. Вместо этого я сидел, забравшись с ногами на подоконник и с нетерпением перелистывал пожелтевшие от времени страницы, на которых сильные, неразговорчивые и смелые мужчины в одиночку противостояли врагам или суровой природе. Там были именно такие хижины – в глухом лесу, из вековых бревен, где щели заткнуты мхом, с родником, бьющим рядом из-под земли, и к которому обязательно должна вести тропинка, выложенная камнями. Нужно ли говорить, как я был удивлен и разочарован, впервые оказавшись на королевской охоте. Когда в «Малом охотничьем доме» на веранде с балюстрадой нам подали запеченную телятину с фруктами. Впрочем, в том же Малом охотничьем доме его императорское Величество отдал мне Ивара, так что сейчас я был готов простить и принять его существование.
- Вы мечтатель, Манфред. Как вас вообще на военную службу занесло? – спросил Ивар, входя в дверь. На самом деле я сидел возле очага, намереваясь расчистить его и зажечь огонь, но задумался. За это время он успел расседлать лошадей и принести в дом мою седельную сумку.
- Меня не спрашивали, - отозвался я. – Но, кажется, я не самый плохой офицер в армии его величества.
- Самый лучший, - беспечно подтвердил Ивар, который в военном деле разбирался не больше, чем в «деревенских штучках». – И будете еще прекраснее, если перестанете думать о вечном, и разведете, наконец, огонь. Не жарко здесь.
Я, с трудом сдерживая улыбку, начал выгребать из печи рассыпающиеся отсыревшие угли. Кто построил этот домик, кто ночевал здесь, кто заботливо обложил камнями родник – я не знал. Не интересовался тем, кто же был прошлый хозяин поместья, которое так легко подарили мне, отправив не то в ссылку, не то просто подальше от двора. Впрочем, ссылкой это должен считать, скорее, Ивар. Ему, привыкшему к роскоши, к постоянному вниманию, к шумным приемам и блистательным балам, должно быть нелегко здесь. Что такое между ними произошло, что Филипп так охладел к своему фавориту? Мне было больно об этом думать, но я не мог остановиться – как будто отдирал корочку с поджившей ранки.
Потом поверх моей руки легла ладонь Ивара. Он вынул из моих пальцев веточки для растопки и сунул в очаг. Я, словно опомнившись, продолжил дальше сам, и Талер сидел у меня за спиной, глядя мне через плечо. Потом его руки, еще пахнувшие пыльной сухой корой, сжали мои виски.
- Иногда я очень хочу, чтобы ты перестал думать. Потому что вижу – думаешь ты не о том, о чем стоит. Хоть, не думая, ты и превращаешься в столб с погонами, зато не такой несчастный столб.
- Я счастливый, - возразил я, разом забыв про Филиппа.
- Хорошо. Счастливый столб. Дай мне нож, я сделаю нам бутербродов. Потому что горячее, судя по всему, будет не раньше утра.
Я вынул из ножен на поясе и протянул ему нож – рукоятью вперед. Ив взял его и через минуту уже резал ароматную домашнюю колбасу и сыр, которые нам дала с собой Милена. В печке понемногу занимался огонь, в трубе загудело, пламя, почувствовав тягу воздуха, пошло вверх. Некоторое время я смотрел на него, потом обернулся к Ивару.
- Знаешь, ну его к черту.
- Кого? – удивился Ив и отправил в рот «неудачный» кусочек колбасы.
- Филиппа.
- Ого. Филиппа. Ну, правильно, я согласен. Зачем ты вообще сейчас вспоминаешь про Филиппа?
Я не мог ему объяснить – зачем. Ивар отложил нож и посмотрел на меня. Глаза его казались сейчас темными, как вода в лесном озере, и я тонул, тонул в них, не в силах отвести взгляд.
- Господин оберст-полковник. Я вам сейчас скажу ужасную вещь. Прямо таки… на государственную измену тянущую вещь. Вы готовы приобщиться к государственной тайне?
Я смотрел на него, ломая в пальцах хрупкую сухую веточку.
- Сравнивать вас в постели просто смешно. – Ивар выдержал паузу, потом добавил: - Он совершенно никакой. Когда я был с ним, мне казалось, что меня нет… что я просто ничто, вместе с моими желаниями.
- А я? – у меня сел голос, веточка превратилась в щепки.
- А ты хорош. – Ивар рассмеялся и сунул мне в руку кусочек шпика. – Когда не думаешь о Филиппе.
- Я обещаю не думать о нем весь вечер! – улыбнувшись, торжественно сказал я.
- А я тебе обещаю, что Филипп – это будет последнее, о чем тебе захочется сегодня думать, - тихо сказал Талер. И добавил, глядя в мое пылающее лицо: - А пока сходи, остынь и принеси воды. Я все-таки надеюсь хотя бы выпить горячего.
Я вышел, даже, пожалуй, быстрее, чем стоило бы. Ивар приводил меня в слишком сильное замешательство, к нему невозможно было привыкнуть, можно было только научиться не слишком явно показывать свое состояние. Я раньше думал, что человек может привыкнуть ко всему. К грохоту орудий, к холоду, к тому, что ноги постоянно мокрые. К тому, что спать приходится, где придется, а есть – поставив тарелку на колени, а не на застеленный скатертью стол. После госпиталя я думал, что не привыкну к тому, что смотреть приходится одним глазом. Привык, и уже при Доргате я почти не замечал увечья. Я привык так же отдавать приказы, не представляя себе в красках, как именно этих парней на этой позиции через час разметает прямое попадание снаряда – в кроваво-земляное месиво. У войны нет лиц. Часто у нее нет и имен…
Я взял плоский армейский котелок, который Ивар выставил на крыльцо, разбирая наши сумки, и пошел к ручью – его глухой, шелестящий шум висел над сонной, туманной лощиной. Странно, что в мыслях я сравниваю Ивара с болью, страхом, войной и голодом. Хотя как раз в этом и есть разница – я умею привыкать к плохому и никак не могу разрешить себе привыкнуть к хорошему. Слишком больно будет терять, то, что есть. Терять всегда больно, это я понял еще в детстве, когда разом лишился и родительского дома и любви отца.
Прозрачная стылая вода журчала по камням, крутила желтые, недавно облетевшие листья. Я опустил котелок туда, где ручей был углублен и выложен плоскими камнями. Прошлой весной я не думал, что доживу до осени. Сейчас я надеялся, что у меня впереди много, много дней. Потому что я теперь не один. Это было такое странное, хрупкое, непривычное чувство, что я кому-то нужен. Настолько невесомое, что я боялся лишний раз думать об этом, как будто лишние мысли могли все разрушить.
- Я хотел идти вас спасать, - заметил Ивар, когда я вернулся в дом. – Но все-таки я в вас верил, Манфред. Не могли же вы, герой войны, полковник, артиллерист и специалист по сельской жизни, утонуть в ручье, который по колено.
- Я умею плавать, - сказал я ему. – В Верх-Кане рядом с хутором есть озеро, я там учился, когда был мальчишкой.
- Ну, тогда я спокоен.
Он взял у меня котелок и поставил на огонь – печка уже разошлась вовсю, внутри щелкали и потрескивали дрова, отблески пламени плясали на железном листе, который защищал пол от тлеющих угольков. В дверь, пыхтя, протиснулся Трой, укоризненно поглядел на нас, и, пройдя мимо меня, привалился сбоку к печке.
- Он недоволен, что мы до сих пор не приготовили ужин, и ему не досталось объедков, - сказал Ив и бросил собаке кусок колбасы. Трой подался вперед и поймал его на лету. – Видишь?
- Он не дурак, - сказал я, глядя как Трой, наклонив набок лохматую башку, жует колбасу. - Он знает, от кого стоит ожидать благ в этой жизни, а от кого – нет.
- Я вообще сегодня настроен дарить блага, - сказал Ивар низким, чуть хрипловатым голосом. Что-то в нем звучало такое, что у меня перехватило дыхание и стало горячо в груди и животе. – Например, я намерен покормить не только собаку, но и вас, Манфред.
- Благодарю.

Мы поужинали, «скромно и по-деревенски», как назвал это Ивар. Твердая копченая колбаса, шпик, ржаной хлеб и сыр. Собрала нам Милена столько всего, словно провожала не на одну ночь, а на неделю, так что досталось и Трою.
- Ты изменился, - сказал я, глядя на Талера. – Очень сильно.
- Ситуация изменилась, вот и я вместе с ней, - ответил тот. - Я думал, ничем хорошим для меня эта ссылка в твоей компании не кончится. Мне казалось, ты обязательно отыграешься за все… и будешь вправе, в общем-то.
- Если бы не любил так, обязательно бы отыгрался.
Я впервые произнес вслух то, что знал и чувствовал давным-давно. Ивар не удивился, не стал расспрашивать, и я понял, что он тоже все это знал. Я с некоторым облегчением вздохнул.
- Но вообще, я говорил не об этом. Ты изменился… сильнее. Когда ты садился в поезд, ты уже был другим.
- Потому что меня туда погрузили вместе с чемоданами, - буркнул Ив. – Не самое приятное чувство.
- Ты был другим при дворе, – упрямо сказал я. - Еще раньше. Ты знаешь, я ведь видел тебя еще прошлой весной. Ты не помнишь, конечно. Апрель, пятнадцатое или шестнадцатое число, императорский военный госпиталь, палата для тяжелых. Ты стоял там, спиной ко мне, и грыз леденцы из жестяной коробочки.
Ив удивленно посмотрел на меня, а я глядел на ленту в его волосах. Ту самую, или нет – уже было неважно.
- Ты грыз леденцы и не смотрел на меня. Зато я смотрел. Потому что ты был оттуда, где жизнь, солнце, весенний воздух и мятные леденцы.
- Я помню, - сказал он. – Я… думал, ты спишь, или без сознания. Я вообще не знал, что это ты!
- Там, наверное, сложно было понять, - кивнул я. – Но я не спал. Я смотрел на тебя, я тогда уже видел, повязку сняли двумя днями раньше. Смотрел и думал, что я обязательно выживу и поправлюсь. Потому что должен узнать, как тебя зовут.
Ив медленно менялся в лице, как будто мои слова стирали с него краску. У него даже веснушки поблекли. Я замолчал и вопросительно посмотрел на него.
- Я не знал, - прошептал Ив. – Я не знал, что все так!
- Ивар…
- Я не знал, что ты… что ты такой! И про госпиталь не знал!
Он как будто оправдывался, голос его звенел и срывался. Только вот оправдывался не передо мной. Потом он вскочил – раньше, чем я успел ему что-то сказать, - и быстро пошел к двери. На меня он не смотрел, но я успел увидеть в его лице достаточно, чтобы пообещать себе никогда больше об этом с ним не говорить.
- Стоять! – крикнул ему я. Получилось слишком громко, не привык я орать в замкнутых помещениях. Ивар замер, но не оглядывался.
- Талер, вернись сюда, - уже тише сказал я, и добавил. – Ты обещал раздавать блага. Колбаса не считается.
Он медлил, хоть я и попытался разрядить обстановку, как умел. Потом повернулся, посмотрел на меня выцветшими глазами.
- Хорошо. Только сперва я расскажу тебе все. Хочу, чтобы и ты знал. Это меня не оправдывает, но так будет честно. А потом ты сам все решишь… хочешь ли ты ради меня жить, или найдешь себе кого-нибудь более достойного.