Талер для героя

За окном стремительно проносился безрадостный осенний пейзаж. Листья еще держались на деревьях, но небо уже выцвело, опустилось, и во всем чувствовалось близкое дыхание зимы. В коридоре, где я стоял, было прохладно – отапливались в вагоне только жилые помещения и кухня, тратить уголь еще и на коридор, очевидно, считалось непозволительной роскошью при покойном императоре Теодоре, отце нынешнего, Филиппа. Мне ни разу не приходилось бывать в нынешнем императорском составе, но я слышал, что там не используется даже уголь, а вместо этого два мага постоянно поддерживают огонь в топке. Не так чадит и скорость выше. Наш же паровоз валил в хмурое небо черным угольным дымом, с грохотом мчась на восток – к Сарт-Алету. Я смотрел в окно, на поля и редкий лес, на темное небо, и на душе у меня было так же хмуро и тоскливо. Хотя, наверное, его величество считает, что наградил меня воистину по-императорски.
Счастливым я себя не чувствовал, как ни старался. Несколько раз за этот день я прислушивался к себе, пытаясь поймать ощущение счастья, сбывшейся мечты, признания заслуг, но вместо этого была лишь усталость, неловкость от всего произошедшего и злость. Злость на всех участников этого спектакля, который длился больше года и, наконец, сумел убить во мне всякое желание верить в счастливые истории. Уродливый тиран король, его прекрасная жена и красивый молодой рыцарь, служащий тирану верой и правдой и безнадежно влюбленный в королеву. Вот только его императорское Величество Филипп Четвертый красив собой и неплохо сложен, вместо добродетельной и нежной королевы выступает Ивар Талер, а я мог считаться красивым ровно до десятого марта сего года, пока рядом не разорвался снаряд «Священного огня», запущенный удачливым цинтрийским расчетом. Взрыв, усиленный магическими заклинаниями, оставил меня без левого глаза и изуродовал половину лица, лишив тем самым даже призрачных надежд на взаимные чувства императорского фаворита. Разумеется, придворный врач исправил все, что было возможно без использования магического воздействия, шрамы почти сравнялись с остальной кожей, но самые глубокие раны остались на моей душе, и их излечить было нельзя. Я прекрасно знал, что не будет у этой сказки правильного конца, ни плохого, ни хорошего. Блистательный и отнюдь не добродетельный Ив в мою сторону смотрит лишь затем, чтобы лишний раз поупражняться в остроумии, а его Величество слишком хорошо меня знает, чтобы всерьез воспринимать как угрозу своей личной жизни. Я ошибался, и понял это два дня назад, когда меня вызвали в Малый Охотничий Домик и там, на третьем его этаже, объявили о великой милости и награде.
Ожидаемой радости мне это не принесло. Что-то во мне надломилось, что-то неуловимо истаяло в душе. Возможно в тот последний раз, когда Ивар, глядя мимо меня, пространно рассуждал с двумя фрейлинами об уродах и калеках и том, как жестоко судьба наказала их, лишив счастья в любви.
По коридору послышались быстрые, тяжелые шаги – ковровая дорожка немного глушила звук, и четкость шага сбивалась от тряски, но я узнал Райво, офицера из отряда сопровождения. Он остановился, а я развернулся всем корпусом, чтобы видеть его лицо. Короткий взмах затянутой в перчатку руки – Райво пришел из соседнего вагона, который не имел даже бывшего императорского статуса, и топили там еще хуже – к виску и вниз.
- Слушаю, - просто ответил я, давая понять, что можно продолжать без уставных церемоний.
- Его… - Райво замялся, пытаясь подобрать правильное слово, и в итоге ограничился самым общим. – Его милость Ивар Талер просили к шести часам подать ужин.
- Я не возражаю, - я удивленно посмотрел на Райво, пытаясь понять, чего он от меня ждет. Помочь ему на стол накрыть, что ли?
- Стол накрывать на одну персону или… на две? – деликатно спросил Райво, глядя мне куда-то за плечо.
Понятно. Мои адъютанты решили, что дорога и роскошная, хоть и поистершаяся от времени обстановка императорского вагона создают очень благоприятную романтическую обстановку. Я хотел сказать «на две», но не мог. И расстраивать Райво тоже не хотел.
- Я спрошу у… его милости сам, - ответил я после секундного раздумья. – Жди здесь.
Я развернулся и, тоже чуть раскачиваясь на ходу, двинулся в переднюю часть вагона, по коридору и далее, сквозь столовую, где на привинченном к полу столе уже была расстелена белоснежная скатерть. Перед купе Ивара я остановился и зачем-то проверил, ровно ли через грудь лежит ремень портупеи. Я хотел постучать, даже прикоснулся костяшками пальцев к лакированной панели из красного дерева, но в последний момент задумался. Я имел право входить без стука, мы оба это знали, но можно было бы не напоминать лишний раз. Ивар не щадил мои чувства, но должен ли я вести себя так же… Я не стал давать волю мыслям о жалости и сочувствии и, дернув в сторону, открыл дверь.
Ив сидел на обтянутом бархатом диванчике, неотрывно глядя за окно. Он по прежнему оставался в светлом дорожном костюме, а на голове у него была шляпа и белая полупрозрачная вуаль, из тех, что носят в путешествиях женщины, защищаясь от пыли и гнуса. Надо ли говорить, что пыли, и тем более гнуса, в личном бронированном императорском вагоне не было, и быть не могло.
Я остановился в дверях, глядя на него в некотором смятении. Все мысли, и чувства, которые я пытался упорядочить, стоя в коридоре, вновь всколыхнулись и смешались в моей голове, как будто кто-то встряхнул и рассыпал стеклянную мозаику. И стройный узор, выложенный мною из любви, страсти, ненависти и обиды, скрепленный голосом рассудка, превратился вновь в кучу разноцветного стекла. Ивар почувствовал мой взгляд, его рука с какой-то неуверенностью коснулась края вуали, поднимая ее. На пальцах сверкнули рубинами тяжелые перстни. Своих подарков его Величество не забирал, даже когда лишал милости. Глаза чайного цвета, блеклые и бледные сейчас, от отражавшегося в них пасмурного неба, смотрели на меня снизу вверх. Я не ждал увидеть в них любви или приязни, и мне было бы неприятно увидеть там страх, но Ивар смотрел со странной смесью жалости и утомленного превосходства. Возможно, эта жалость, даже какая-то брезгливость, пробивались наружу против его воли, не самоубийца же он, в конце концов. Я закаменел. Слова, которые я собирался произнести, застряли где-то в груди, недавняя, так и не забытая обида, обожгла лицо. Ивар молчал, рука изящно изогнутая в запястье, по-прежнему удерживала вуаль. Единственное, что я смог отметить и понять – счастливым он казался, пожалуй, еще меньше, чем я. С другой стороны, его никто и не награждал.
- Подъезжаем? – наконец, произнес Ивар. Я ощутил мимолетное чувство благодарности – он избавил меня от необходимости как-то прерывать затянувшуюся паузу. Потому что спрашивать его про совместный обед мне, ясное дело, расхотелось.
- Нет, - ответил я. – До Сарт-Алета еще шестнадцать часов пути, если паровоз не подведет.
- Как широка бескрайняя отчизна, - проговорил Ивар, снова поворачиваясь к окну. Вуаль опустилась, оставляя мне лишь очертания его лица.
- Ужин будет накрыт в столовой, - сказал я, никак не попадая в образ хозяина дома и положения, даже эта фраза прозвучала так, словно ее произносил слуга. Так что я добавил: – Составить вам компанию можете попросить любого офицера из эскорта, вам не откажут.
Я развернулся и рывком открыл дверь, чтобы быстрее выйти из купе и закончить этот разговор. Который и разговором-то назвать сложно.
- Альдо!
Я вздрогнул и медленно обернулся. С чего вдруг Ивар станет ко мне обращаться, да еще просто по имени. Тот сидел в прежней позе и смотрел в окно, лицо закрыто чертовой тряпкой. Показалось. Я вышел из купе, неловко зацепившись шпагой за проем, и с лязгом задвинул за собой дверь, переводя дух. Я просто слишком устал, нужно пойти к себе и выспаться, а перед этим попросить кружку горячего вина. Это поможет расслабиться и заснуть. Я раньше хорошо умел спать в дороге, и не в роскошном императорском вагоне, а в продуваемых всеми ветрами палатках, в наскоро укрепленных полуземлянках, или просто – в поле.


В небольшой печке потрескивал огонь, отбрасывая на стены купе дрожащие блики – я подкинул в нее несколько хороших сухих поленьев перед тем, как лечь в постель. Ворочаясь на непривычно мягком матрасе, я не мог заснуть, хоть и устал порядком и кружку глинтвейна с пряностями выпил после ужина. Оставив на время эти попытки, я лежал, закинув руки за голову, смотрел на дальнюю стену и размышлял о том, как себя вести дальше в присутствии Ива. По всему выходило, что я по-прежнему ему неприятен, чуть ли не до физического отвращения, и, разумеется, во всех своих бедах винит он тоже меня. Насколько я мог судить, к его величеству Ив действительно испытывал некоторые чувства, а значит, ему будет стократ больнее признать, что отправил в ссылку и, фактически подарил его мне, именно Филипп. Куда проще считать, что это все мои интриги, не так больно и тягостно будет на душе. Я же выгляжу не так, как император, и власти у меня такой нет, и рубин размером с хорошую фасолину я подарить тоже не могу. А чувства… кого волнуют чувства, искреннюю любовь и восхищение на палец не наденешь. Ив имел достаточно власти, чтобы меня не бояться, и достаточно жестокое сердце, чтобы не скрывать своего ко мне отношения. Не знаю, что там думал себе император, хотел он действительно меня вознаградить за Доргат, или просто развлекался, решая человеческие судьбы с такой же легкостью, как переставлял фигурки на шахматной доске, но выходило, что Ив Талер сейчас от меня дальше, чем когда-либо. При полной моей власти ныне сделать с ним все, что угодно. Вопрос в том, хотел ли я «всего, что угодно». Выходило – что нет. А хотел я, чтобы он хоть раз посмотрел на меня так, как, наверное, каждую ночь смотрел на Филиппа. А это нельзя подарить, и нельзя заставить.
Расстроенный, я повернулся на бок, лицом к стене и сильнее натянул на голову пышное пуховое одеяло. Пусть будет, как будет. Мстить я ему не стану, наверное. Это унижает в первую очередь меня. Но и…
Додумать я не успел, сквозь грохот колес по рельсам и треск углей в печи донесся стук в дверь. Я резко сел на кровати, пытаясь понять, кто может стучать ко мне глубоко за полночь.
- Кто там? Райво, ты? Что случилось?
- Нет, - послышался голос, и меня внутри словно ножом резануло. – Это Ивар.
Я зашарил рукой по столику у кровати, отыскивая повязку. Еще не хватало, чтобы он видел меня так, как есть. Потом я догадался зажечь лампу, и обнаружил черную ленту не на столике, а под ним – наверное, от тряски соскользнула.
Через минуту я открыл дверь. На нижнюю рубашку и штаны я накинул свой китель, не парадный, с орденами и эполетами, а полевой, из тяжелого, плотного сукна, с серебристыми пуговицами и черными шнурами. В руках я держал зажженную керосиновую лампу и Ивар, возникший в проеме двери, зажмурился от яркого света. Одет он был тоже не слишком официально – в тяжелый, расшитый золотыми узорами халат, запахнутый под горло и перетянутый поясом.
- Чему обязан? – спросил я, отступая на шаг назад и давая ему возможность выбирать, зайти или нет.
Ивар постоял на пороге, поежился, но входить не торопился.
- Не могу заснуть, - наконец, сказал он.
- Очень жаль, - искренне отозвался я.
- Я хотел извиниться, - словно не слыша меня, продолжал Ив, глядя на мою лампу, огонек фитиля отражался у него в глазах. – Но не хочу, чтобы вы подумали, Манфред, будто это потому, что… положение поменялось. Извините, я был неправ.
Я молчал, переваривая услышанное.
Ивар удовлетворенно кивнул, словно именно такой реакции он и ждал, развернулся и царственной походкой пошел в сторону своего купе. Не по росту длинный халат шлейфом тянулся за ним, но это не выглядело ни смешным, ни нелепым.

… Как мне тяжело оттого, что в такой момент вокруг все время были люди. Я всегда предпочитал переживать в одиночестве. Скрыться, спрятаться, сжаться и молча перетерпеть все, что происходит. Публичный позор – хуже ничего быть не может. Хорошо, что в этом некогда пафосном и облезлом вагоне, больше похожем на музей, чем на современный транспорт, для меня нашлась отдельная комната. Честно говоря, думал, что Манфред воспользуется ситуацией сразу же. А он зашел только один раз, и то непонятно зачем – бледнел, кусал губы, потом доложил мне об ужине и ушел. Как будто я его выгонял. Смешно. Не могу я его выгнать, я и сказать-то ему ничего против не могу, ему сейчас меня убить, что зубы почистить. А вообще, жалко его. Я решил, что буду с ним холоден и безразличен, в общем, как есть на самом деле, но когда его увидел – не смог удержать нужное настроение. Наверное, больно было, когда ранили, да и сейчас ему явно неудобно, хоть и вид делает, что нормально. Ну а мне стало еще противнее на душе, когда вспомнил, как мы встречались во дворце, и что я ему говорил. Но объяснять бесполезно, не поверит все равно. Зато потом, когда Манфред ушел, чуть не сломав дверь, я придумал одну вещь. Пойду к нему ночью, принесу извинения. Давно пора, это без шуток, я еще до всего хотел найти его и поговорить. Не успел. Заодно проверю, что он на самом деле насчет меня решил, и что собирается делать. Если решил меня использовать по полной, то не удержится. Ну, так я хотя бы сам пришел, иллюзия добровольности будет.. Но ждать неизвестно чего третий день – это слишком. Плохо то, что я не знаю, что ему рассказал про меня Ф. Является ли моя ссылка просто результатом того, что я ему надоел, или он знает больше? Будет очень неприятно, если Манфред отправлен со мной на восток лишь за тем, чтобы убить там, подальше от столицы. Меньше разговоров будет, уехал Ивар и уехал, кто про него вспомнит через месяц? Потом напишу, что вышло.
Ничего не вышло. Единственный плюс от моей затеи - посмотрел, как выглядит Манфред, если его поднять среди ночи. Намного живее, чем обычно. И вообще, красивый он мужик, даже в подштанниках.

В Сарт-Алет мы прибыли под вечер – команда Дорог Особого назначения не подвела, паровоз дотащил императорский состав из трех вагонов, до станции точно в срок. Я отметил, что железнодорожные станции на востоке несколько отличаются от тех, что я привык видеть. В Сердце Мира и на северо-западном фронте я пользовался Особым транспортом неоднократно, и станций видел много. Они были однообразны, выстроены примерно в одно время и по одному проекту. Всегда двухэтажное здание с плоской крышей, часы на башенке, название пункта и длинные склады в два ряда. Отличались станции только названиями и наличием или отсутствием деревьев рядом со складской стеной. В Сарт-Алете тоже была башенка и часы на ней. А еще был флюгер, в виде раскинувшего крылья дикого гуся, вместо зарешеченных окон на башне – разноцветный витраж, на месте строгого оружейного склада, охраняемого угрюмым солдатом с карабином - несколько магазинчиков. Витрины их сейчас были закрыты полосатыми полотнищами, площадь перед станцией пуста: осенью рано темнеет, какая торговля в сумерках.
Я спрыгнул с подножки вниз, на посыпанную мелкими камнями низкую платформу. Приставной лестницы, чтобы царственные особы могли сойти, не теряя достоинства, здесь не было, впрочем, в нашем поезде не было и царственных особ. Воздух пах влажными листьями, немного дымом и свежим, чуть уловимым запахом йода и озона от моря, лежавшего в нескольких километрах к югу. Я с наслаждением вдохнул всей грудью и потянулся, чувствуя, как затекли до долгой дороги мышцы. Рядом скрипнул гравий под чьими-то сапогами, с той стороны, с которой мой глаз закрывала повязка. Никак не могу привыкнуть к тому, что есть «слепая зона» слева, каждый раз вздрагиваю от неожиданности. Пора уже что-то с этим делать.
- Оберст, распоряжения по поводу пассажира будут? – я узнал Вернера по голосу, еще не успев повернуться.
- Какие распоряжения, это же не пленный, - сказал я, делая несколько шагов вперед, от дверей вагона. Вернер пошел рядом. – У меня по эскорту есть распоряжение. Все, за исключением Райво Орни, отправляются в гарнизон Сарт-Алета и поступают в распоряжение командующего округа. Вот приказ.
Я сунул руку во внутренний карман плаща и протянул Вернеру бумажный конверт с потускневшим оттиском магической печати. Не стоило его носить в таком месте, но перед отъездом у меня мысли были в таком сумбуре, что неудивительно, как я о нем забыл. Вернер забрал конверт и еле слышно расстроено вздохнул. Причину я понять не мог. Ехать со мной в поместье на неизвестный срок и без какой-либо цели или нести службу в гарнизоне, где хороший офицер из столицы имеет шансы на стремительную карьеру – выбор должен быть однозначен.
- Я узнаю у коменданта станции насчет экипажа?
- Да, выполняйте, - отозвался я, с интересом глядя, как в проеме вагонной двери появился Ивар Талер. Охотничья куртка и короткие, до колен, кожаные штаны, шляпа, неизменная вуаль, которая сразу начала липнуть к его лицу под свежим морским ветром. Ивар стоял на верхней ступеньке и на секунду я подумал, что он боится прыгать. Там был всего-то метр от земли, но возможно, Талер бережет обувь? Щегольские ботинки с высоким голенищем и на шнуровке выглядели мягкими, дорогими и совершенно не годящимися для прогулок по чему-либо, кроме дорожки в парке.
Пока я разглядывал ботинки Ива, тот легко и без долгих раздумий спрыгнул вниз, вытер руки о штаны и хмыкнул, обращаясь как всегда, не ко мне, а в пространство:
- Для провинции неплохо. Но можно было и подумать о тех, кто не привык скакать на ходу из поезда. – Он глянул на меня, выражение его лица я различить не мог. – Что, Манфред, не могли расстараться и пригнать лестницу? Или ловили бы меня на руки, я же ваш дорогой гость.
- В следующий раз – так и сделаю, - несколько растерявшись, все же ответил я. Перед глазами встала картина, где я ловлю падающего мне на руки Талера и я улыбнулся.
Ивар поднял вуаль и посмотрел на меня. Сейчас в его движениях не было вчерашней изящной медлительности и скованности. Он выглядел как человек, который знает, что делает, и принял какое-то решение. Хотел бы я знать, о чем он думал этой ночью, после того как оставил меня стоять в дверях полуодетого и с керосинкой в руке.
- Это и есть дарованное вам поместье? – осведомился Ивар, озираясь.
- Нет. Это станция города Сарт-Алет. До поместья три часа пути, но поезд дальше не пойдет.
- Замечательно, - буркнул Ивар. – Верхом, разумеется?
- Нет. В карете.

Со стороны станции по платформе торопливо шел смотритель – назвать комендантом этого одышливого улыбчивого толстяка я не мог, несмотря на куртку с позументами и форменную фуражку. Я оставил Ивара, и двинулся ему на встречу, на ходу взмахом руки отдавая честь в ответ на такое же приветствие.
- Альдо Манфред, вы, и в нашей глуши? - выдохнул смотритель, протягивая мне руку. - Как я рад личной встрече.
Я к подобным восторгам всегда относился несколько настороженно, но протянутую мне руку пожал, кивнул.
- Я вырос в этих местах. Не в Сарт-Алете, а в северной Майне, но это же недалеко отсюда.
- Да, да, - согласился толстяк. – Говорят, в самом Ар-Майне уже выпал снег, представляете?
Я представлял. В тот год, когда мне исполнилось десять лет, осень выдалась такой же холодной и ранней. Дорогу от нашего хутора в горах завалило, и в школу я добирался несколько часов, проваливаясь по колено в свежие, наметенные ветром сугробы. И остался жить у школьного учителя, господина Толье, на несколько дней, до тех пор, пока дежурная служба магов-дорожников из магистрата Ар-Майна не расчистила дорогу. У господина учителя была обширная библиотека, даже больше, чем в родительском доме, камин в гостиной, у которого можно было греться, сидя на поленьях, приготовленных для топки и высокая рыжая дочка. За время той снежной бури я прочитал несколько толстенных томов по истории и о великих полководцах прошлого, научился колоть дрова для камина, а рыжая Мадлен показала мне на чердаке, чем девочки отличаются от мальчиков. А главное – школа теперь находилась ровно через улицу, не нужно было вставать засветло и спускаться в долину по извилистой горной дороге. Так что я был даже огорчен, когда через четыре дня за мной приехал отец и сказал, что дорога снова свободна.
Комендант станции тем временем сетовал на суровую погоду, которая с каждым годом становится все хуже, и вот уже знаменитый морской курорт Сарт-Алета забыт, и знать перестала сюда ездить, ведь тепло всего лишь два месяца в году, а то, что здесь уникальный целебный воздух, который лечит в любую погоду, этого почему-то никто в расчет не берет. И станция принимает всего один пассажирский поезд в неделю, а уж военных тут вообще никогда не видят.
- А вы, господин Манфред, приехали здоровье поправить? – спросил он, избегая смотреть мне в лицо и разглядывая пуговицы на плаще.
- Да. Только не на курорте, я тяжело переношу морской климат. Его императорское величество пожаловали мне поместье в Талорне.
- Ох, это такая глушь, - посочувствовал мне комендант. – Но значительно ближе к Ар-Майну, возможно вам будет приятно оказаться в местах своей юности.
Я оглянулся посмотреть, чем занят Ивар. Тот бродил вдоль наших трех вагонов, с видом скучающего аристократа. Шляпу с вуалью он снял, здесь был слишком сильный ветер, наверное ему надоело отплевываться от ткани, липнувшей к лицу.
- Наш экипаж готов? Я посылал человека распорядиться.
Комендант бросил на меня странный взгляд, скользкий и изучающий. Потом снова заговорил быстро и с придыханием:
- Да, мы получили распоряжение из канцелярии его величества по скоростной почте. Но сами понимаете, распоряжение есть, а финансирования нет. Я распорядился отдать вам почтовый экипаж, там неплохая двойка лошадей. Вам же понадобятся лошади, выносливые и крепкие для горных дорог? Вот потому я и распорядился отдать вам почтовых, эти кобылки привыкли к сложным дорогам.
Я чувствовал какую-то фальшь в его словах, но трясти коменданта и выбивать из него, что там такое на самом деле с приказом из канцелярии и с лошадьми, я не хотел. Почтовые, так почтовые. Они действительно должны быть хороши для дальней и сложной дороги.

Райво Орни привстав на подножке, хрипло крикнул что-то вроде «Эгей, пошла!», щелкнул в воздухе кнутом и две коренастые рабочие лошади, дернув, покатили нашу повозку по вымощенной булыжником дороге. Почтовая карета, с облупившейся на бортах краской и императорским гербом на дверце, поскрипывая, мягко качалась на рессорах. Талеру наши лошади неожиданно понравились. Точнее сперва он, изображая царскую особу в изгнании, неприкаянно болтался возле кареты, дожидаясь, пока гвардейцы из эскорта погрузят в нее мой дорожный чемодан и три баула самого Талера, не считая шляпных картонок, какого-то сундучка с замком и связок с книгами. Я же стоял возле лошадей и гладил серую кобылу по исцарапанному мягкому носу. Кобыла фыркала, терлась об мое плечо лохматой башкой, толкая лбом так, что я еле держался на ногах. Ее соседка, гнедая, с белой проточиной на лбу, косилась в нашу сторону и переступала на месте. Талер обошел лошадей с другой стороны, похлопал гнедую по шее.
- Чистокровные скакуны. Вы, Манфред, не умеете с женщинами обращаться, пустите меня.
Я отошел на шаг, глядя что он станет делать. Ивар гладил обеих кобылок сразу, а в его кармане откуда-то нашлось несколько кусков сахара, который те вежливо собирали с его ладони мягкими губами. Потом он принялся распутывать гнедой челку, одновременно почесывая серую по лбу.
А теперь он сидел рядом со мной на жесткой, обтянутой лопнувшей кое-где кожей скамейке, и, высовываясь из кареты, смотрел на улочки и площади Сарт-Алета. А я думал о том, что никогда не находился с ним настолько близко. Я мог чувствовать тепло его бедра, хоть он не прикасался ко мне, я видел его острый профиль, темные ресницы, и прядь русых волос, выбившуюся из-под шляпы. В углу его рта была маленькая трещинка, и Ивар иногда, забывшись, касался ее кончиком языка. Я, как зачарованный, жадно ловил эти крохотные детали, кусочки, и отмечал их в памяти, чтобы потом, наедине, перебирать, вспоминая каждое мгновение. Я намеренно сел слева от Ива, чтобы видеть его, не поворачивая головы.
Строения становились все ниже, городские домики сменили почти деревенские усадьбы, закончилась брусчатая мостовая, перейдя в две укатанные колеи. Сгущались сумерки, и в домах начали зажигать лампы – окна уютно светились. Поля вокруг города были уже убраны, над обнажившейся черной землей кружили птицы. Я сидел, чуть откинувшись на жесткую спинку и вспоминал, как первый раз увидел Ивара. Причем я его увидел и мог разглядеть раньше, чем он меня – потому что в тот день, восемнадцатого марта, я лежал в военном госпитале столицы, и лицо мое было так плотно закрыто бинтами, что узнать меня в таком виде было невозможно. В то утро в больничной палате царила суета и какое-то нервное возбуждение. Военврач, маг высшего ранга Тиль Вартен, совершил обход раньше положенного, наскоро опросив медперсонал о сегодняшнем состоянии раненых и распорядившись убрать в соседний корпус самых тяжелых. Туда же отправились умирающие и те, чей внешний вид мог оказаться «неподобающим». Я не очень хорошо понял тогда, чем вызвана подобная суматоха, и почему тяжелые раненые должны иметь «подобающий вид». У меня уже несколько дней держался жар, который уходил только после инъекций лекарства и слова Вартена эхом отзывались у меня в голове, умножаясь многократно и в итоге сливаясь в один неразборчивый гул. Так что я не был уверен, что услышанное мной было произнесено на самом деле. Холодные, чуть липкие пальцы пробежали по моему лбу и я открыл единственный оставшийся глаз, пытаясь рассмотреть лицо Тиля. Врач-маг на меня не смотрел, он трогал мой лоб и здоровую руку, словно касался неживого предмета. Я молчал, каждое прикосновение вместе с болью возвращало мне ощущение моего тела, определяя его границы.
- Плохо, - сказал Вартен. – Лучше, чем вчера, но все равно плохо. Руку бы не потерять, заражение…
- Оберст-полковника тоже перевести в Южное крыло? – я не знал, чей это голос, он звучал словно сам по себе.
- Нет, оставить. Его императорское величество хотел поговорить с защитниками Аран. Кроме оберст-полковника ему и показать-то некого.
Мою руку в этот момент снова начало жечь, словно огнем, как будто раскаленный прут кто-то с силой вкручивал в плечо, прямо в кость. Так случалось часто, и избавиться от этого было невозможно, а боль была такой, что по ночам мои стоны будили дежурную медсестру. Сейчас было утро, и рядом был Вартен, так что я решил сказать ему об этом. Я сосредоточился, долго и тщательно подбирая слова, и разлепил губы, но оказалось, что Тиля рядом уже нет, и солнечные блики переползли по стене ближе к двери, закрашенной белой краской. Начался день. Чуть позже мне сделали укол, и боль понемногу уползла вглубь, под повязки, затаившись там густым и тугим комком, в ожидании своего часа. Я, наслаждаясь передышкой, медленно обвел взглядом палату и увидел незнакомого человека. Он был не в белом халате, и на нем не было фартука в бурых и желтых пятнах, так что сперва я с жадностью смотрел просто на новое цветное пятно. Светло-голубой камзол с серебряными пуговицами, ярко-синяя, как небо на майские праздники, лента в волосах. Потом незнакомец повернулся, оглядываясь вокруг и я увидел его лицо. Не знаю почему, но именно в тот момент я понял, что останусь жив. Дворянчик в голубом камзоле был словно посланником из другого мира, того, который я постепенно начал забывать, погружаясь в липкое болото боли, крови, лекарств, перевязок и тихого неумолимого угасания. Там не могло быть ярко-синих лент, россыпи первых веснушек на остром носу, запаха мяты и жженого сахара от леденцов, которые посетитель доставал из круглой жестяной коробочки. На меня он не смотрел, считая, по всей видимости, либо спящим, либо не стоящим внимания, я же смотрел на него жадно, впервые после ранения ощутив интерес к жизни. Потом дворянчик исчез, отозвавшись на оклик «Ивар!», и лишь спустя месяц я узнал, что он и дворянином-то не был, нынешний фаворит императора. Сам его императорское величество Филипп Четвертый вошел в мою палату спустя четверть часа, и я даже смог поговорить с ним несколько минут, отвечая на вопросы. Синей ленты видно больше не было, и я был немного огорчен. Вскоре визит императора со свитой в военный госпиталь закончился.
Сейчас Ивар Талер, правда без синей ленты и леденцов, сидел рядом со мной, и, при всей неоднозначности ситуации, это определенно придавало жизни вкус и цвет.
- Ваша мил… - начал я и запнулся, поняв, что по-прежнему не знаю, как к нему обращаться. По сути-то я был выше и по рождению и по рангу. По факту – Ивар держался с аристократическим достоинством и указывать ему сейчас на его действительный статус было бы жестоко. Наконец, я нашелся: – Господин Талер, все в порядке?
- Манфред, вы же не это хотели спросить, - тут же отозвался Ивар, и глянул на меня из под широких полей шляпы. – Что вы на меня смотрите так?
- Как? – я несколько растерялся от такого вопроса.
- Как будто я вас сейчас ударю.
Я задумался на мгновение, не зная, что отвечать. Талер последнее время ставил меня в тупик своими словами и поступками.
- Манфред, вы бы себя видели. Вы похожи на большую собаку, которая ждет, что ее сейчас пнут, но при этом не хочет уходить. Только не обижайтесь. Я люблю собак.
- Могу в таком случае, лишь позавидовать, - ответил я, наконец, поймав нужный тон.
- Кому?
- Собакам.
Талер коротко усмехнулся, несколько принужденно, а потом полез в карман кожаной охотничьей куртки и достал круглую жестянку.
- Хотите леденцов, Манфред? В дороге самое то.
Я снял перчатку и протянул ладонь. Талер тряхнул жестянку, разбивая слипшиеся леденцы, а потом мне на руку упали три янтарных кругляша. Запахло мятой. Я улыбнулся, глядя на эту коробочку – возможно, ту самую коробочку – и закинул в рот сразу все три леденца.
- Спасибо… Талер.
Раз уж он решил называть меня по фамилии, не прибавляя при этом ни дворянского «милость», ни военного «оберст» или «господин полковник», то у меня развязаны руки. К тому же, мне нравилось произносить его фамилию. Талер – звонкая серебряная монета, память о независимых городах Севера.
Ивар одарил меня еще одним взглядом, в полутьме кареты глаза его блестели. Я подумал, что долго буду вспоминать эту дорогу и такую долгожданную, пусть вынужденную, но близость.
- Подвиньтесь, Манфред, - с наигранно капризными нотками в голосе сказал Ивар и довольно бесцеремонно пихнул меня бедром, придвигаясь плотнее. Я вздрогнул от этого прикосновения, внутри все обмерло, словно я в один миг ухнул вниз на огромных качелях. Я даже забыл выдохнуть после судорожного вдоха.
– Эй, полковник, вы слышите? – окликнул меня Талер. – Подвиньтесь. Мне тесно так сидеть, а от стенки вашего шикарного экипажа замечательно сквозит. Это вы, вояки, можете на снегу спать, а я человек, привыкший к достойному обращению.
Я, словно очнувшись, улыбнулся такому напору и с сожалением подвинулся чуть дальше, разрывая прикосновение. От крашеной деревянной стенки действительно тянуло холодком, но через плотный армейский плащ это было почти незаметно. Ивар смотрел на меня уже неотрывно, как будто я сделал что-то не то или не так, как ожидалось. Но при этом он был явно доволен, и из его движений уходило нервная напряженность. На миг мне показалось, что он боится. Меня или неизвестности, ждущей его впереди, боится и нарочно пытается задеть меня, чтобы все плохое случилось быстрее. Как ему объяснить, что я расстался с мыслями о мести еще в поезде, когда понял, что страдания Талера не сделают меня счастливым, скорее наоборот, я не знал. Так что я просто сказал:
- Я, признаться, сам не слишком хорошо знаю, куда мы едем.
- Да? – вскинулся Ивар. – А как же шикарное поместье? Замок в горах?
- Не то. Я имел ввиду, что никогда не был в этих местах, в Сарт-Алете и Талорне. Я вырос на хуторе рядом с Ар-Майном, это дальше от моря, в горы. Так что мы в одинаковом положении, я увижу поместье так же в первый раз.
- Нет, оберст-полковник, - тускло сказал Ивар и отвернулся к окну. – Мы в разном положении. И вы это прекрасно знаете.
Больше он не сказал ни слова, и тишина повисла надолго.

Почтовая карета, скрипя и раскачиваясь так, что иногда казалось – вот-вот развалится, катилась по дороге, постепенно поднимающейся выше и выше по плоскогорью. Было совсем уже темно, так что виднелись только черные голые ветки деревьев, сплетавшиеся на фоне темно-серого облачного неба и редкие зубчатые скалы, или груды камней, громоздившиеся по краям дороги. Райво перестал нахлестывать лошадей, предоставив им возможность бежать неторопливой рысью, и лишь изредка угрожающе поднимал кнутовище: «Пошли! Геть!», если те начинали слишком уж сбавлять шаг. Ивар сидел, нахохлившись, как больной воробей, спрятав голову в витках мягкого белого шарфа, который он достал из своего чемодана, и мрачно поглядывал на темное окно. Я молчал. После неудачного разговора я не знал, что сказать, чтобы не оказаться вновь неверно понятым, и тишина становилась все тягостнее, и все сложнее казалось ее нарушить.
А еще я видел, что Ивар мерзнет, и шарф, которым он обмотал горло, вряд ли исправил положение. На мне же был теплый военный плащ с пелериной, а под ним еще форменный китель из шерстяного сукна.
Я бросил на Талера еще один взгляд – в темноте не было видно, но